об успехах Валдиса и шепнула, что слышала однажды ночью, как он читает вслух книгу по шахматной теории.
— Наверное, чтобы лучше понимать текст, — предположила она. — Всё-таки ему, даже при всей его гениальности, ещё тяжело даются шахматы.
— Вы считаете, он — гений? — удивилась я.
— Конечно, — вжимая в грудь все три подбородка, полностью скрывающих шею, закивала головой Елена. — Я и раньше нисколько не сомневалась, что он умеет говорить. Но почему-то не хочет.
— Возможно, здесь слишком шумно, — я оглядела мальчишек и девчонок, беспрерывно бегающих по игровой комнате.
Ёлка уже была убрана, пространство стало просторнее и как-то серее, но для детей праздники случались не тогда, когда переворачивался календарь, а когда кто-то приезжал в гости. Ко мне то и дело кто-нибудь подбегал и пытался завлечь в свою игру. Я привезла детям краски для аквагрима, и меня тут же исписали ими от ушей до подбородка. К счастью, грим смылся легко. И теперь дети забавлялись красками друг с другом. А мне дали возможность пообщаться с Еленой.
— Да, Илзе, — сказала воспитательница, — Валдису необходимо тихое место. Чем тише — тем лучше. Он не понимает музыку, не умеет веселиться. И, конечно, ему тяжело здесь, но мы не можем себе позволить выделить ему отдельные условия, вы же понимаете.
— Понимаю.
Я вздохнула и поехала домой.
После визита в приют мне сделалось грустно, впервые после длительного очарования жизнью. Но грустила я не о себе, и потому не знала, как правильно объяснить Андрису, что меня тревожит.
Однако, когда он заявил, что снова едет к Алексису в Дрезден, мне захотелось взбунтовать.
— Почему сейчас, Андрис? — недоумевала я, уверенная, что кипение моё совершенно незаметно.
— Илзе, ты чем-то расстроена?
— Да, я расстроена! — почти прокричала я. — Расстроена тем, что ты вновь уезжаешь.
— Но я ведь говорил тебе…
— Да, конечно, — смягчилась я. — Прости.
— Илзе, скажи мне, — попросил Андрис, садясь рядом со мной на диван в гостиной, который слышал большинство наших разговоров и даже немного просел под их тяжестью, — ты беснуешься не из-за моего отъезда, ведь так?
— Андрис… — замялась я. — Андрис, ты обещал, что мы с тобой обсудим тему, которую я поднимала перед Рождеством. Но мы так и не поговорили. И это не даёт мне покоя.
Помолчав и отмотав в памяти произошедшие события, Андрис, очевидно, вспомнил, о какой незавершённой беседе шла речь. Он вобрал побольше воздуха в лёгкие и заговорил:
— Илзе, я надеюсь, ты понимаешь, что ответственность, которую ты возлагаешь на себя шефством над ребёнком, ни в коем случае нельзя путать с баловством или временным увлечением? Люди — не игрушки. Тем более, маленькие люди, потому что их жизнь, их душа почти всецело зависят от того, как поведут себя с ними взрослые. Ребёнок из детского дома уже живёт с предательством в груди. И чем меньше человек, тем больше в сравнении с ним дыра от этого предательства. Второе предательство, подобное первому, разотрёт в порошок сознание ребёнка.
— Андрис, я это понимаю. Я слишком хорошо это понимаю.
— Я знаю, Илзе. Я верю тебе. И я верю в тебя. Но понимаешь ли ты также, что тебе самой придётся взять на себя боль этого ребёнка? Конечно, я буду рядом. Насколько смогу. Однако мой порыв намного слабее твоего изначально. Я не чувствую и никогда не чувствовал в себе столько силы, чтобы взять на себя воспитание маленького человека. А в тебе это есть. Но сможешь ли ты вынести этот крест?
— Да, — с готовностью ответила я. — Да, Андрис. Да! Я смогу.
Он вздохнул. Мне показалось, что с самого начала Андрис знал мой ответ, но внутренне молился, чтобы я ответила иначе.
— Это огромная жертва, Илзе, — сказал Андрис. — Я согласен на неё, если ты станешь счастливее.
— Обязательно, обязательно стану!
Видя мою горячность, Андрис улыбнулся. И глаза его, подёрнутые серой дымкой, посветлели и очистились. Андрис обнял меня. Мы просидели, обнявшись, долго-долго.
Мне хотелось плакать, но я боялась смутить мужа своими слезами, особенно, когда он произнёс, глухо и пламенно:
— Теперь нам нужно быть вдвойне сильными. А лучше втройне. Слишком много сил у нас уже не будет.
— Почему? — едва не всхлипнула я.
— Потому что мы намеренно отказываемся от слабости.
Андрис разжал объятья и посмотрел на меня совсем иным взглядом. Он гордился мной — это единственное, что я поняла, но мне было достаточно и этого, чтобы сказать ему последнее, о чём я умолчала:
— Его зовут Валдис. Он аутист. Он очень замкнутый и сторонится общения с людьми.
— Сколько ему лет? — спросил Андрис.
— Семь.
— Семь… Как я понимаю, он не учится в школе?
— Нет.
— Хорошо, — удивительно бодро отозвался Андрис. — Значит, его можно учить дома, когда дадут разрешение на опекунство. Мама тоже учила меня дома некоторое время. Потом я всё-таки пошёл в школу. Но не сразу.
— А почему тебя учили дома?
Андрис пожал плечами:
— Я не любил общаться со сверстниками. Общение с людьми понравилось мне много позже. Так что я не вижу проблемы в том, чтобы какое-то время Валдис обучался на дому.
— Но в его случае, возможно, он никогда не пойдёт на контакт и никогда не сможет ходить в обычную школу.
— Всё возможно. И тут бесполезно гадать. Так или иначе, ты уже выбрала этого мальчика. Значит, у тебя на то были причины.
— Причины… — я задумалась на некоторое время и ответила: — Нет, никаких причин не было. Я просто его полюбила.
— Это тоже причина, — улыбнулся Андрис. — И самая главная из всех.
Мы порешили на том, что пока Андрис будет в отъезде, я подам прошение на шефство, которое должно было продлиться в течении нескольких месяцев. За это время под наблюдением воспитателей я, Андрис и Валдис должны наладить контакт, насколько это возможно. Я понимала, что уже на этом этапе неизбежно возникнут сложности, но подготовиться ко всему никогда не выходит. Всё в той или иной степени — лотерея. И, конечно, я мечтала в неё выиграть.
Моё прошение рассмотрели довольно быстро и пригласили на собеседование к директору детского дома. Андрис и я явились сразу, как только он вернулся в Ригу. На собеседовании нам задавали весьма банальные вопросы, являвшиеся, по сути, чистой формальностью. Мы и так уже знали, что нас допустят к шефству, но всё равно волновались и вели себя нарочито спокойно.
Андрис держал подбородок неподвижно и чересчур высоко, внимая скупой лекции о том, какое трудное и важное бремя нас ждёт впереди, что нужно призвать на помощь бога и непоколебимо верить в собственные силы. Он не
